Welcome Guest (Log In | Register)


Вернуться   Форум Anton Ski School > Антон: мои тексты на разные темы. > Переводы > Джон Дэнсмор "Всадники в Грозу"


Джон Дэнсмор "Всадники в Грозу" Джон Дэнсмор - бывший барабанщик группы "The Doors". "Riders On The Storm" ("Всадники в Грозу") - книга его воспоминаний о Джиме Моррисоне и годах работы в группе.

Ответ
Глава 19 The Unknown Soldier 
Опции темы Опции просмотра
Старый 21.06.2011, 18:58   Post #1
Anton
Administrator
 
Аватар для Anton
 
Регистрация: 06.10.2008
Адрес: Kyiv
Сообщений: 667
Отправить сообщение для Anton с помощью Skype™

Снаряга: Stockli Snake 2008, Stockli Laser GS 2007, Zag Freeride Gold 2007, Icelantic Keeper 2012
По умолчанию Глава 19 The Unknown Soldier

The Unknown Soldier
Неизвестный Солдат





Выройте могилу неизвестному солдату
Что прилег на вашем фальшиво-скорбящем плече


Весной 1971 низкобюджетная концепция «L.A. Woman» окупилась. Наша предыдущая пластинка стала для нас камбеком, но на ней не было хит-синглов. Президент «Elektra» Жак Хольцман позвал нас на совещание, чтобы обсудить, какую песню стоит отобрать для издания на сингле - из материала, которому суждено было стать нашим последним альбомом.
Я смотрел на огонь в испанском камине в офисе Жака. Джим и Рей уселись в старинных креслах, обитых новым зеленым бархатом. Жак выдвинул свое деловое предложение.
- У меня есть такое ощущение, что надо продвигать «Love Her Madly».
У меня оно тоже было.
- Nah, слишком коммерческая, - тут же отозвался Робби из угла комнаты.
Я ушам своим не поверил. Он же сам написал эту песню, неужели он не хочет еще раз взлететь на вершину с новым хитом («Light My Fire» была его предыдущим монстром)?
- Коммерческая? А разве это не то, что надо для сингла? – возразил Жак.
- Да… ну… - сказал Робби, перемещаясь к камину. – А как насчет «Riders» или «Changeling»?
- «Riders» слишком длинная, Робби, - вступил в разговор Рей.
Джим казался амбивалентным.
- Как по мне, круче всего «L.A.Woman», - добавил я, - но она на семь минут, надо урезать, но где - я не представляю.
- «Love Her Madly» будет в топ-файв, - настаивал Жак. – Давайте начнем с нее, и если пойдут заказы на выступления, выпустим второй сингл. «Riders on the Storm» будут крутить по FM больше, чем любую другую песню в истории, помянете мои слова. «Love Her Madly» - для первого выстрела, а потом сразу печатаем «Riders».
- Звучит окей, - сказал я, оглядываясь на Робби за одобрением. Рей с Джимом кивнули, и Робби с неохотой согласился. И то лишь потому, что Жак пообещал раскошелиться на второй сингл. Меня потряс тот факт, что защищая свое представление об имидже «Дорс», как «мальчишей-плохишей», Робби готов пожертвовать раскруткой в эфире своих собственных творений.

***

Песня за песней, предсказания Жака Хольцмана в точности сбылись. 24 апреля 1971, «Love Her Madly» поднялась до четвертого места в национальном хит-параде. Мы снова вернулись на радиоволны, где нас закрутили по полной. Я еще не знал, что строчки этой песни предсказывали то, что станется между мной и Джулией.

Ведь ты ее безумно любишь
Её любимым хочешь быть
Её лицо ты обожаешь
Ты правда ее любишь, когда она выходит прочь за дверь

Они в точности описали шаткость моего внутреннего мира, и нашей внешней, публичной жизни, шаткость, которая все усиливалась. А тем временем на радиостанции, где крутился наш сингл «Love Her Madly», приходили пачки заявок на «Riders on the Storm», и с этим надо было что-то делать. Но песня была длиной в шесть минут, и никто не знал, как ее сократить. Кроме меня. Благодаря своей джазовой выучке, я слышал несколько секций в сольной партии Рея на фоно, которые можно было изъять, не пожертвовав душой ни в коей мере. Я созвонился с Ботником, подъехал к нему домой, и мы произвели хирургию. Мы с Брюсом были очень горды, когда Рей не смог определить, где были сделаны купюры в урезанной версии. Фортепианное соло звучало по-прежнему мелодично и логично, но сконденсировано. Жак издал «Riders» сразу после «Love Her Madly». Несмотря на то, что эта песня уж точно не рассматривалась, как коммерческая, она тоже взлетела в чартах.
Сансет Стрип теперь был весь уставлен биллбордами, рекламирующими музыкальные альбомы, тренд, начало которому положил Хольцман, с нашей первой пластинкой. Он не пожалел баксов на наш второй биллборд, с изображением, взятым с внутренней вкладки в конверте пластинки. Это был пронзительный образ женщины, распятой на телеграфном столбе: L.A. Woman.

Гоню по твоим автострадам
По полночным аллеям бреду
Копы в машинах, топлесс-бары
Еще не видели женщины, столь одинокой
Столь одинокой, столь одинокой, столь
Одинокой


Чего не знал Жак – какими символическими в нашей судьбе окажутся оба этих рекламных щита. Никто из нас не знал. Биллборд «L.A. Woman» был установлен у въезда в Лорел Каньйон. Там же, где и борд с нашим первым альбомом четырьмя годами раньше, но с противоположной стороны дороги. Как два книгодержателя, между которыми уместилось все, что мы создали и прожили вместе. Въезд в Лорел для меня был, как двери храма. В котором жили Джим, Робби и я. Биллборд нашего первого альбома, «The Doors», был обращен на восток – к восходящему солнцу, как западная культура, земля, которую мы покорили. Биллборд «L.A. Woman», нашей последней пластинки, смотрел на запад: закат, конец Западной цивилизации, и конец нашей публичной жизни как группы.

Действа чудные в недрах шахты златой
Едь на запад по царскому хайвею, бейби

Закат – всем богат
Доедешь, и мы довершим, что осталось




***

Лорел Каньон, январь 1978

- Джон, срочно едь сюда, - пронзительно выкрикнула моя сестра. – Джим, твой брат, ведет себя, как сумасшедший… Я заехала к родителям, а он схватил маму и папу за руки и не хотел отпускать. Только повторял: «Мы теперь семья. Настоящая семья».
- Окей. Сейчас буду. Я положил трубку. Черт подери. Который час? От Голливуд Хиллс до Пэлисейдз ехать и ехать. А там дело серьезное, судя по всему.
Я гнал по Сансет в сторону набережной. Время за полночь, копов не видно, и я выжимал все из своего Ягуара. Ягуар Джон. Так прозвал меня Фриц Ричмонд, ассистент-инженер с «Elektra Studios». Я, дурачок, повелся на эти английские тачки, которые изнутри, как гостиная, но по механике полный отстой.
Что там сейчас творится, в гостиной у моих родителей? За несколько месяцев до этого я чуть не подавился, сидя рядом с братом на заднем сиденье в машине родителей, когда Ма обернулась к нам и пошутила, что Джим был ошибкой - забыла вовремя принять пилюлю от беременности. Папа промолчал, уткнувшись в руль. Он никогда не вмешивался, к большому сожалению.
Вот и я никогда не смел перечить Моррисону, разумеется. Я гадал, сколько во мне этого New-England-стоицизма с плотно поджатыми губами? Джим пел насчет прорваться сквозь и «Отец… да, сын… я хочу убить тебя», а я, как всегда, вжимался на заднем сиденье родительской машины, боясь прекословить. Видно, кровь не та. Пожиже. Глядя со стороны, можно было сказать, что вот уже лет десять, как я сам был за отца своим родителям: купил им дом, оплачивал счета. Но с изнанки выходило, что Ма по-прежнему называла меня не иначе, как Джонни. Они всегда будут моими родителями, я всегда буду их сыном. В пятидесятые, когда церковь жестко осуждала контроль над рождаемостью, а общественное мнение настаивало, что в нормальной американской семье должно быть не мене трех детей, я полагаю, маме с папой было проще быть как все. Звучит так, словно я сам считал, что моему брату Джиму лучше бы и не рождаться. Нет. Просто я очень сильно переживал из-за ситуации в нашей семье. Мне так хотелось, чтобы его жизнь сложилась полегче. Будь ему полегче, нам всем бы было посветлей. Моя психика работала с перегрузкой.
Когда я припарковался на стоянке родительского дома, мне навстречу выскочила моя сестра с перепуганным лицом.
- Наш братик вцепился в маму с папой и не отпускал их руки целых полчаса!
А Джим теперь был парень крупный. Совсем не тот маленький братишка, которого я любил тискать и бороть. Шесть футов ростом, 160 фунтов весом… по сравнению с моими 130 фунтами, и выше меня на два дюйма.
Трансцендентальная медитация не принесла ему успокоения. Я с надеждой подумал о ТМ после его первой отсидки в психушке в Камарилло, и проплатил курс инициации. Но медитация – молча и неподвижно сидеть дважды в день по двадцать минут – оказалась непосильной для такого нервного и беспокойного человека, как мой брат. Легковоспламеняющееся самосозерцанье.
Я знал, что он не употребляет наркотиков, хотя некоторые из его друзей курили траву.
Джим сидел на диване, когда я вошел в гостиную, сразу окунувшись в напряженную атмосферу, царившую там. Он вскочил и приветствовал меня. Чересчур дружелюбно.
- Привет!
- Привет, Джим! А где Энн?
- О… она уехала домой, - отозвался папа.
- А мама?
- Она в своей комнате, - еще одна быстрая и короткая реплика папы в ответ.
Мы уселись на диван рядом с братом, я слева, отец – справа.
- Я думаю, нам надо съездить в UCLA, - бодро произнес отец. – У них там молодые ребята работают, толковые и заботятся хорошо.
Он говорил о NPI, Нейропсихиатрическом Институте при Калифорнийском Университете Лос-Анджелеса. Определенно, на голову выше государственных клиник.
- Я не знаю… может быть… а ты не хочешь послушать мою новую песню? Я думаю, это хит, - пробормотал Джим.
- Конечно, - сказал я, как можно более умиротворенным тоном.
У него были вспухшие глаза и было трудно выдержать его взгляд. Прямо как Моррисона.
Песня была ничего. Те, которые он записывал для меня мне прежде, были и вовсе неплохи, но у них всех была одна общая особенность: они были по-детски невинны, нежный мир фантазии. Когда я как-то раз проиграл их Робби, чтобы услышать его мнение, он сказал, что мой брат звучит, как американский Донован, ныне вышедший из моды.
«Трудновато будет заинтересовать им звукозаписывающую компанию», - подытожил Робби, сильно поумерив мое рвение делать дальнейшие попытки.
В течение последующих трех часов мы с мамой и папой пытались вытянуть брата из дому и усадить в машину. Он вставал, шел за нами, а потом круто разворачивался и вновь усаживался на диван. Хотя мое терпение было на грани, я не мог оставить брата ночевать в доме родителей.
Мама, вся дрожа, удалилась в свою спальню, к своим розовым четкам.
Наконец, мы вытащили его из дома и усадили на заднее сиденье моей машины, но он не позволял нам захлопнуть дверцу, выставляя наружу то ногу, то руку. Он был перепуган. Что его так пугало? Больница? Или некие глубокие провалы в его собственном сознании? Я вспомнил свой первый кислотный трип, и ту гигантскую пропасть, что привиделась мне рядом с кроватью.
Боязнь упасть и пропасть.
Мы с отцом тоже были в ужасе. От моего брата. Нам пришлось приложить все свои душевные и физические силы, чтобы усадить его в эту чертову машину. Я вдруг ощутил себя безжалостным мерзавцем, пытаясь заставить его ехать в больницу. Я понял, почему он не всегда соглашался принимать препараты, прописанные ему психиатром в госклинике. Возможно, в UCLA ему будут давать массированные дозы витаминов. Это новый метод, и они на переднем краю.
Мы прибыли туда, завели его в двери и, разумеется, приемная процедура длилась как обычно бесконечно. С каждой минутой Джим все больше выходил из себя. Почему же они так долго? Могли бы и пошустрей, в случае с психической проблемой. Похоже, они решали, принимать его или не принимать. Мы с папой то и дело обменивались тревожными взглядами. А что, если его не примут? Уже 2.30 ночи, а мы все еще в подвешенном состоянии.
Явился врач. Джим вел себя, как идеальный душевнобольной. Когда врач задавал ему вопросы и заполнял свои формы, Джим начал бессвязно лепетать. Чувство жалости. И печали… и облегчения. Большого облегчения.
Я добрался до кровати около 4 утра, гадая, что все это значит. Похоже, остается только одно – молиться.
Anton вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Старый 21.06.2011, 20:08   Post #2
Fluffy
Новичок
 
Аватар для Fluffy
 
Регистрация: 21.06.2011
Сообщений: 11

По умолчанию

Такая короткая главка, и такое гнетущее впечатление остается после ее прочтения... Напомнило "Двери восприятия" Олдоса Хаксли:
<Шизофреник – это душа не только невозрожденная, но впридачу еще и безнадежно больная. Его болезнь состоит в неспособности бежать от внутренней и внешней реальности (что привычным образом совершает человек в здравом уме) в самодельную вселенную здравого смысла, в строго человеческий мир полезных представлений, разделяемых символов и социально приемлемых условностей. Шизофреник подобен человеку, постоянно находящемуся под действием мескалина и, следовательно, неспособному отторгнуть опыт реальности, для сосуществования с которой он недостаточно свят, которую он не может раз и навсегда объяснить, поскольку она – самый упрямый из первичных фактов, и которая, поскольку никогда не позволяет ему взглянуть на мир просто человеческими глазами, пугает его до такой степени, что он интерпретирует ее неослабную странность, ее пылающую интенсивность значения как проявления человеческой или даже космической злой воли, призывающие его принимать отчаяннейшие контрмеры – от насилия убийцы на одном конце шкалы до кататонии (или психологического самоубийства) на другом. И раз отправившись по ведущей вниз инфернальной дороге, он никогда не сможет остановиться. Теперь это стало слишком уж очевидным.
«Если начать неверно, – сказал я в ответ на вопросы исследователя, – то все, что случилось, будет доказательством заговора против вас. Все будет служить самооправданием. Вы не сможете набрать в грудь воздуха, не сознавая, что это – часть заговора.»>
Fluffy вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Старый 21.06.2011, 20:22   Post #3
Fluffy
Новичок
 
Аватар для Fluffy
 
Регистрация: 21.06.2011
Сообщений: 11

По умолчанию

Прочитала главу дважды, но так и не поняла, почему она названа именно так. Неизвестный солдат - сам Джон?..
Fluffy вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Старый 22.06.2011, 21:41   Post #4
Anton
Administrator
 
Аватар для Anton
 
Регистрация: 06.10.2008
Адрес: Kyiv
Сообщений: 667
Отправить сообщение для Anton с помощью Skype™

Снаряга: Stockli Snake 2008, Stockli Laser GS 2007, Zag Freeride Gold 2007, Icelantic Keeper 2012
По умолчанию Неизвестный Солдат

Cпасибо за комменты, Флаффи:p Очень приятно и интересно. А Хаксли так вообще круто, читать-перчитывать.
Теперь мои комменты на твои комменты:)

Я кругом и навечно виноват перед теми
С кем сегодня встречаться я почел бы за честь
И хотя мы живыми до конца долетели
Жжет нас память и мучает совесть, у кого, у кого она есть
(Владимир Высоцкий)


Неизвестный Солдат - это, конечно же, брат Джона Дэнсмора, Джим. Эта глава посвящена именно ему.. Джон позволил себе личное отступление на целую главу - не случайно она такая короткая - по глубоким внутренним причинам.
Судьба и образ Джима Моррисона и его младшего братишки Джима в душе и памяти Денсмора четко перекликаются, и он много раз прямо об этом пишет, и не только в этой главе. Оба Джима навсегда впечатались в его сердце, живут там и мучают непреходящим чувством вины. Во многом для того, чтобы избавиться от этого бесконечного внутреннего страдания, которое медленно убивает его и сводит с ума, Денсмор и сел писать эту книгу. Об этом он тоже пишет постоянно.
Память и совесть жгут и мучают Джона, ему кажется, что он мог и был обязан спасти от гибели этих, столь близких и любимых ему людей. Но не спас, не справился, спасовал - по малодушию своему и слабохарактерности. Так ему кажется. Он не находит себе оправдания и сам винит себя за то, что потерял своих братьев: младшего, родного, и старшего, который стал ему, как родной.
Джима и Джима.
Для Денсмора их личности и судьбы кажутся очень похожими. Оба тонко чувствовали мир, оба были поэты, оба были безумцы. Оба прорвались за грань, каждый по-своему, и увидели то, чего не видят "нормальные" люди. И оба погибли, столкнувшись с чем-то, там, на темной изнанке бытия...
Это - сходство между ними.
А различие - в том, что один стал героем, легендой, мифом, пролетел над Землей, как звезда. Его имя, путь и сотворенное им знают, помнят и чтут миллионы.
А о другом не узнал никто. Никто не услышал его песен. Боль воспоминаний о нам хранят лишь близкие родственники, а потом... Но он тоже жил, пел, творил прекрасное в своей чистой душе и боролся с ужасом, выпавшем на его долю. И погиб молодым в этой борьбе. Так же, как и его тезка, которого помнят все.
Так пусть же запомнят и его, таким, каким он был.
Неизвестным Солдатом.

...Эта короткая главка действительно оставляет тягостное ощущение. Вряд ли могло быть иначе. Ведь дальше неизбежно будет то, что было, и ничего нельзя изменить, как бы этого не хотелось автору книги и всем нам.
Следующая глава называется "The End".
Anton вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Старый 23.06.2011, 20:33   Post #5
Fluffy
Новичок
 
Аватар для Fluffy
 
Регистрация: 21.06.2011
Сообщений: 11

По умолчанию The Doors Fan Club, загружено Юлией Гапуненко

Fluffy вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Старый 29.07.2011, 22:32   Post #6
Fluffy
Новичок
 
Аватар для Fluffy
 
Регистрация: 21.06.2011
Сообщений: 11

По умолчанию Джим Моррисон и айфон

Если бы в 1971-м году после второго июля сразу же наступило четвертое, сегодня в каком-нибудь дешевом баре Лос-Анджелеса сидел бы полутрезвый мужик - один из тех, кто всегда торчит в заведении до тех пор, пока шум утренней улицы не разрушит сумрачную тишину ночного пьянства. На столе стоял бы стакан, рядом - пустая бутылка виски «Jack Daniel’s». Молчаливым пьяницей, который медленно возвращался в серую похмельную реальность из далекого алкогольного заплыва, был бы Джим Моррисон. Он достал бы из кармана мятую пачку Lucky Strike, ловко подцепил сигарету двумя пальцами и закурил, втягивая горький дым одновременно ртом и носом. Он бы как раз докуривал, когда в нагрудном кармане его выцветшей светло-голубой рубашки зазвенел айфон. Это было бы сообщение от Рэя Манзарека. «Привет, Джим, - написал бы Манзарек, -мы с Робби уже в России, седьмого выступаем в Москве. Не поверишь, тебя здесь все еще помнят!» Безразлично пробежав текст усталыми глазами, Моррисон встал бы из-за стола, чтобы дойти до стойки и заказать себе еще одну порцию перед тем, как покинуть бар.

Однако ничего этого не было и – определенно – быть не могло. Куда проще представить себе высадку марсиан на Атлантиде, чем общение Джима Моррисона с Рэем Манзареком через сорок лет после альбома «L.A. Woman». Еще сложнее – представить себе Моррисона с айфоном. И совершенно невозможно – представить себе айфон в мире, в котором живет этот человек: Джеймс Дуглас Моррисон.

Его стихи и песни – глубокое погружение. В пережитые эмоции, подсмотренные сцены, прочитанные книги. «Тело – тюрьма духа» - в этой формуле Уильяма Блейка Моррисон видел нечто большее, чем просто красивое сочетание слов. В таком раскладе смысл жизни априорно сводится к бегу по кругу, в центре которого – недостижимая свобода. В «свободе» Моррисона, помимо явно блейковского мотива, есть очевидное влияние Камю. Нет никаких сомнений в том, что он читал «Бунтующего человека». «Я интересуюсь тем, что касается революций, беспорядка, хаоса и, в особенности, действий, которые не имеют смысла,» - говорил Моррисон. Совершение действий, не имеющих смысла, в его ситуации – классический экзистенциальный бунт, который в реалиях Америки 60-х виделся одним из немногих путей к свободе, если понимать под свободой гармоничное сосуществование со своим внутренним «я». Побег из тюрьмы. Освободи дух, разрушив тело. Чем и как? Какая разница, если no one here get’s out alive?

Все произведения, написанные Моррисоном, отличают две вещи – магнетическая притягательность текста и абсолютная бессюжетность. Это очень странное сочетание. «Жизнь, вне всяких сомнений, куда больше похожа на «Улисса», чем на «Трех мушкетеров,» - сказал как-то, рассуждая о творчестве, Умберто Эко. Так вот, стихи Моррисона – это «Улисс», читающийся, как «Три мушкетера»; это свежеокрашенный забор, сохнущая краска на котором вызывает много больший интерес и отклик, чем самый захватывающий фильм; это пейзаж за окном скоростного экспресса – такой разный в своей одинаковости и такой притягательный в сравнении с другими видами вокруг: креслом впередисидящего и храпящим соседом. Собственно поэтом он был в той же степени, в которой то, что писали средневековые трубадуры, можно назвать стихами. Он не был слугой на поводу у муз – и спокойно обошелся бы без них. Читая его вещи, в которых удивительно мало - о борьбе и странно много - про опыты чистого созерцания, - понимаешь: этот парень легко прожил бы жизнь и без составления слов. Нам повезло, что случилось иначе.

Под его песни нельзя говорить, мыть посуду, заниматься спортом. Эта музыка – не фон жизни, а сама жизнь. Каждый раз – другая, каждый раз – непредсказуемая. Собственно, это очень вредная музыка, потому что в основе ее – заражающее сомнение. В самом себе и – как следствие – окружающем мире. Драматургия сложносочиненных песен The Doors, вроде «The End» или «When the Music’s Over», - напряжена, как пальцы, к моменту кульминации складывающиеся в кулак, а в развязке - безвольно разжимающиеся в открытую ладонь. Его тексты насыщены символами, словно взятыми из учебника по психоанализу, или, что вернее – и надежнее, - из своего подсознания. Он был обычным парнем, этот Джим Моррисон, судя по скелетам в его шкафу. Но он оказался одним из немногих, чуть ли не единственным, - кто смог не просто приоткрыть дверцу этого шкафа, а выбить ее горами таблеток ЛСД и морем алкоголя – и выразить это, подобно Хаксли, только не протокольным языком педантичного ученого, а голосом, полным еще живых и уже умерших страстей. Погружение в бессознательное у Моррисона, как и у автора «Дивного нового мира», имело в своей основе глубокий исследовательский интерес. Жизненный опыт и подавленные страхи, желания, воспоминания чопорного англичанина Хаксли позволили ему, вынырнувшему из мескалинового трипа, написать занятный трактат «Врата познания». Джим с интересом прочитал его и нырнул вслед, но его уход в глубину себя не предполагал возвращения. Он писал стихи, «не приходя в сознание» - прямо оттуда. Его строчки – море экспериментов, дно которого усеяно жемчужинами. Перерабатывая образы окружающего мира – будь то фраза из недавно прочитанной книги или афиша с названием порнофильма – он, как шулер, играл с контекстом - и давал им два-три, а то и больше, новых значений.

Попробуйте напиться, записать свои мысли и ощущения, а потом показать это незнакомым людям. Да хоть бы и знакомым. Nobody cares. После попойки принято обсуждать, кто сколько выпил, кому что сказал, с кем подрался и где пришел в себя, а не то, что ты чувствовал. Ведь примерно то же самое чувствовали все вокруг, так стоит ли об этом говорить? Моррисон говорил. И оказалось, что говорить то, что спрятано далеко на задворках твоего мозга, - самокопание, переходящее в самозакапывание. Дозировано – полезно, безмерно – убийственно. Но людям никогда не нравится то, что полезно, так ведь? Старый-добрый ирландский виски вкуснее приторного сока из морковки с бабушкиной грядки.

Есть два подхода в отношении к собственной жизни. Первый – заботливо беречь ее, охраняя от любых опасностей, в надежде дожить до старости, чтобы безболезненно умереть в сладком сне. Второй – проживать ее в стиле «сумасшедший шопоголик впервые зашел в огромный супермаркет». В этом случае расплачиваться за «покупки» придется самой жизнью. За настоящий товар скидок не предусмотрено, и клептоманы, лелеющие надежду умыкнуть что-нибудь под шумок, в таких магазинах не водятся. Джим Моррисон был одним из самых расточительных покупателей в этом заведении. Он стоял в очереди за Уильямом Блейком, Эдгаром По и Артюром Рембо. А у кассы хитро щурился Эпикур.

В поэтике Моррисона всего три сквозные темы – любовь, одиночество и смерть. Стандартный набор для молодежного коктейля, казалось бы. Вот только получались из него не тоскливые баллады про упущенное счастье, и не гимны стойкости духа, а иногда мистические, иногда иронические, иногда абсурдные напевы о том, «о чем не говорят». Динамика движения лирического героя-одиночки в стихах Моррисона всегда - от любви (summer’s almost gone) к смерти (the end is always near). Последнее интересовало его больше всего остального. «Джим словно искал смерть», «смерть питала его силами», «князь смерти» - подобный бред о Моррисоне пишет каждый первый биограф. Куда менее приятно, что почти все знакомые Моррисона именно так и считали. На деле же в основе его пристального интереса ко всему, что связано со смертью, лежал отчаянный первобытный страх. Отсюда и желание преодолеть ее, - осмыслив, познать при жизни, т.е. сбросить со смерти пелену неизвестности. Это и есть break on through to the other side. Не случайно в цитате из Блейка, откуда Моррисон позаимствовал название для своей группы, говорится о настоящей природе всего – бесконечности. Зайти, как можно дальше, чтобы вернуться - или нет, «drop a line» - черкнуть пару строк, не возвращаясь, - вот художественный метод Моррисона. Описывая иррациональный мир внутри себя с дотошностью писателя-реалиста, он чудовищно рисковал быть не понятым – и проиграл. Ему не посчастливилось иметь в достоинствах, помимо чувства мира и языка, фактурную внешность и умение этим пользоваться. В результате второе оказалось более востребованным у современников. Но тот, кто верит в то, что «врата познания» могут открыться, определенно работает для вечности, каждую строчку вкладывая в свое бессмертие.

Таков был Джим Моррисон – алкоголик, наркоман и не особо счастливый человек, глубина таланта которого заставила мир узнать о нем – таким, каким он хотел, чтобы о нем знали. Его миф о самом себе во всем - начиная с погибших в автокатастрофе родителей и заканчивая душами индейцев, проникшими в него, - его главная поэма, в которой все стихи и песни, написанные им, - как строчки одной большой работы, завершенной автором в 27 лет. Он жил так, как мечтали и могли жить многие, если бы осмелились. Но то, что мы знаем о его жизни, полной забавных историй, бравых похождений и фантастической славы, - ничто в сравнении с ужасом и кошмаром того, кто смог, не отворачивая взгляда от самого себя, вывести песню о несчастной любви - к совокуплению с собственной матерью, последовавшему за убийством отца. Та сокрушительная сила, с которой «The end» транслирует современный миф об Эдипе сквозь сознание человека, разум которого пасует перед трагедией невзаимности и расставания, не имеет аналогов в истории рок-музыки. И это притом, что есть миллионы людей, которые пели – и поют – лучше Моррисона, и тысячи групп, более профессиональных, чем The Doors. Правда, главная причина его – и их – успеха (не у группиз, а исторического) не только в том, что Моррисону удалось точно и ярко выразить свои переживания. Не менее важно и то, что они идеально совпали с запросами времени. Радостному кислотному пиру детей-цветов для полноты жанра явно не хватало чумы. И Джим дал им чуму. Он собрал все существующие фобии, аккуратно перемешал их, не взбалтывая, и разлил по альбомам с точностью опытного бармена. Спой Моррисон «The Unknown Soldier» в 1943-м, песню бы даже не взяли на радио, а 25 лет спустя это была уже бомба. Но за бросающимся в глаза вьетнамским подтекстом было как-то неочевидно, что песня эта не столько о войне, сколько о жизни – и не в джунглях под огнем вьетконговцев, а на улицах Майами и Нью-Хэвена. Точно так же, как и секс с матерью в «The end» - не красивая виньетка с эдиповым узором, а мощнейший по силе протест против естественного хода вещей. «Убей папашу, трахни мамашу» - взорви мир.

Моррисон определенно не хотел умирать, он хотел жить в других реалиях. Страх смерти заставлял его каждый день проживать, как последний, выжимая из окружающего мира тот максимум, на который он – мир - был только способен. Его стихи и песни – как дневник человека, приговоренного к высшей мере и ожидающего наказания. Строчки, полные боли и оставленных надежд, веры в существование того, что еще не испытано, и в собственную силу это испытать. «Будущее неясно, а конец всегда близок», - пел он тогда, когда его будущее оставалось загадкой разве что для него одного.

Манзарек сказал, что когда ему сообщили о смерти Моррисона, он не поверил. «Этот парень уже умирал семь раз». Они даже не полетели в Париж. Подумаешь, возможно, он умер. Умер, так умер. Мы и втроем справимся. Как иначе объяснить то, что через пару месяцев после смерти Джима трое «дорзов» собрались в студии. Правда, результат тех сессий говорил только об одном: 3 июля 1971 года в Париже умер не Джим Моррисон, а они. Их смерть прошла незамеченной на окраине первой сотни американских чартов.

Если бы в 1971-м году после второго июля сразу же наступило четвертое, едва ли Джим Моррисон сегодня общался с кем-то из этих подбитых летчиков. Разве что со своим главным антагонистом – барабанщиком Джоном Дензмором, который по суду запретил обезумевшим Манзареку и Кригеру использовать название «The Doors» на концертах и который спустя 10 лет после 3 июля 1971 года написал книгу воспоминаний о Джиме, полную тоски и раскаяния.

Получив смс от Рэя Манзарека, Моррисон выкинул бы свой айфон в урну. Не потому что айфон – плохая штука. А потому что в этом нет ровно никакого смысла. Как и во всем том, что происходило вокруг Джеймса Дугласа Моррисона все те 27 лет. «Важно путешествие, а не маршрут или направление ветра». И весь смысл этой не очень великой – как и у всех остальных - жизни заключался в самом процессе и его – процесса - описании. Остальное – пена дней. Все, что выпало Моррисону, - боль, бегство, поиск, отчаяние и попытка выразить это на бумаге.
Потрясающе удачная попытка. Потому ведь ты и отменил свою подписку на воскрешение, верно?

Спасибо, Джим. И прости их за Пер-Лашез, они не ведают, что творят. Как всегда.

© Георгий Олисашвили
http://busylancer.livejournal.com/56172.html

Последний раз редактировалось Fluffy; 30.07.2011 в 17:00.
Fluffy вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Старый 29.07.2011, 23:46   Post #7
Fluffy
Новичок
 
Аватар для Fluffy
 
Регистрация: 21.06.2011
Сообщений: 11

По умолчанию John Densmore "Причина непроходящей популярности The Doors"

http://www.drumspeech.com/interviews.php?id=93
Fluffy вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Старый 01.09.2011, 10:24   Post #8
sashapron
Новичок
 
Регистрация: 13.04.2011
Адрес: Обнинск
Сообщений: 8

По умолчанию

Ждём с нетерпением продолжения . Киньте ссылочку плиз, если знаете где эта книга есть на английском со всеми фотографиями. Что-то не могу отыскать. Спасибо.
sashapron вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Старый 03.09.2011, 16:44   Post #9
Fluffy
Новичок
 
Аватар для Fluffy
 
Регистрация: 21.06.2011
Сообщений: 11

По умолчанию

Англоязычная халява в Сети - большая редкость. В оригинале я только книгу Стивена Дэвиса "Jim Morrison: Life, Death, Legend", выложенную для бесплатного скачивания, видела. А мемуары Денсмора заказала через британский Амазон.
Fluffy вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Старый 27.09.2011, 20:49   Post #10
Fluffy
Новичок
 
Аватар для Fluffy
 
Регистрация: 21.06.2011
Сообщений: 11

По умолчанию

15 сентября пришли как раз. Но я все равно жду Вашего перевода, Антон, хотя у меня теперь есть оригинал.
Fluffy вне форума   Поделиться в Facebook Ответить с цитированием
Ответ
Опции темы
Опции просмотра

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.

Быстрый переход


Сегодня: 28.03.2024. Текущее время: 17:37. Часовой пояс GMT +2.


Flag Counter

Powered by vBulletin® Version 3.8.6 Перевод: zCarot
Copyright © 2006-2024 Anton Ski School. All rights reserved.